А ты знаешь сережа что такое просак: Просак | это… Что такое Просак?
Жмурки – за кадром
Тема сайта
Системная Тёмная
Светлая Чёрная
Авторизация
Войти
Спецпроекты
Я автор
Популярное
Авто
Ностальгия
Антифишки
Новости
Тоже интересное
Чистилище
Полит.
солянка
Мемолента
Демотиваторы
Гифки
Еда
Спорт
Кубики
Военное
Фото
Книги
ОткрыткиАнекдоты
Дикая природа
Игры
Путешествия
Кино
Лица проекта
Юмор
Селфи для фишек
Факты
Животные
Истории
Лонгриды
Тесты
Кое-что важное
Полная версия
Реклама на фишках
Firework
Предложения проекту
FAQ
Техподдержка
Закрыли доступ?
Согласие на обработку ПД
На что жалуетесь?
Языковых интересностей пост
Тема сайта
Системная Тёмная
Светлая Чёрная
Авторизация
Войти
Спецпроекты
Я автор
Популярное
Авто
Ностальгия
Антифишки
Новости
Фишкина солянка
Тоже интересное
Чистилище
солянкаМемолента
Демотиваторы
Гифки
Еда
Спорт
Кубики
Военное
Фото
Книги
Открытки
Анекдоты
Дикая природаИгры
Путешествия
Кино
Лица проекта
Юмор
Селфи для фишек
Факты
Животные
Истории
Лонгриды
Тесты
ИнфоFishki
Кое-что важное
Полная версия
Реклама на фишках
Firework
Предложения проекту
FAQ
Техподдержка
Закрыли доступ?
Согласие на обработку ПД
На что жалуетесь?
Анализ персонажей в доме – Глаза совы
Страницы анализа
Евгений Петрович Быковский: Евгений прокурор российского окружного суда и отец Сережи.
Хотя Чехов написал этот рассказ от третьего лица, большая часть рассказа проходит через мысли Евгения через свободный косвенный дискурс. Этот литературный прием позволяет читателям заглянуть в мысли Евгения. Он явно придворный; он методичен, логичен и мыслит цифрами. Иногда он позволяет своему разуму блуждать по воспоминаниям о детстве и школе. Отсутствие у него воображения и оригинальности затрудняет общение с его маленьким сыном.
Сережа Евгеныч Петрович: Семилетний сын Евгения Сережа попался на курении. Сережа описывается как чистый, наивный «херувим». У него живое воображение, и его мысли быстро перескакивают с одной мысли на другую.
Текст рассказа
🔒 16“Украшения…” См. в тексте (Текст истории)
«Украшение» — это деталь, добавленная к утверждению или рассказу, чтобы сделать его более интересным или занимательным.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«Как и большинство людей, занятых практическими делами, он не знал наизусть ни одного стихотворения и не мог вспомнить ни одной сказки, поэтому ему приходилось импровизировать…» См. в тексте (Текст истории)
Из-за того, что Евгений «занят практическими делами», он не способен мыслить так творчески, как ребенок. В последней попытке отпугнуть Сережу от курения он рассказывает полуавтобиографическую историю. Тот факт, что он не может придумать совершенно оригинальную историю и вместо этого предпочитает рассказывать историю, почти идентичную его собственной жизни, демонстрирует отсутствие у него воображения.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
“”Человек не может быть выше дома”…” См. в тексте (Текст истории)
Стоит отметить, что Сережа выбирает рисунок дома. Образ дома в его воображении — непропорциональность, цвет и немного хаоса. Свое представление о доме Евгений не отождествляет с этим образом. Если бы Евгений нарисовал дом, читатели могли представить, что он был бы идеально угловатым и лишенным какого-либо характера.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
“Евгений Петрович сел к столу и пододвинул к себе один из рисунков Сережи. В нем был дом с кривой крышей, и дым, который шел из трубы, как вспышка молнии, зигзагами до самого края бумаги; около дома стоял солдат с точками вместо глаз и со штыком, похожим на цифру 4.
..» См. в тексте (Текст истории)
Мир Евгения похож на зал суда: мир логики, порядка и методологии. Он не может понять, почему его сын нарисовал что-то настолько не похожее на его реальность, и придирается к кривой крыше, зигзагообразной молнии и солдату, который выше дома. Пытаясь понять рисунок, Евгений даже сравнивает форму штыка с формой цифры четыре. Напротив, Сережа имеет смысл непропорционально большого солдата, потому что, как он утверждает, если бы он нарисовал солдата еще меньше, «вы бы не видели его глаз». Если Евгений не может понять мир беспорядка, то Сережа находит в нем логику.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«И показалось Евгению Петровичу странным и нелепым, что он, опытный адвокат, посвятивший полжизни тому, чтобы заставить людей замолчать, предупредить то, что они должны были сказать, и наказать их, совершенно растерялся и не знаю, что сказать мальчику.
..» См. в тексте (Текст истории)
Евгений не верит, что его сын может озадачить его, состоявшегося и умелого прокурора. Его охватывает чувство замешательства, когда он пытается примирить два, казалось бы, противоположных понятия: логику и воображение. В конце концов, по мере дальнейшего разговора со своим сыном, он осознает, что эти две, казалось бы, противоположные вещи не исключают друг друга, а, скорее, совместимы. Логика ничто без воображения, и наоборот.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«Поэтому никто не может заменить мать в воспитании ребенка, потому что она может чувствовать, плакать и смеяться вместе с ребенком. Логикой и моралью ничего не поделаешь. Что я ему еще скажу? ?”…” См.
в тексте (Текст истории)
Евгений ассоциирует эмоции с женственностью, а логику с мужественностью. Евгений признает, что логика и мораль неадекватны без эмоциональной поддержки. Он опасается, что отсутствие матери и эмоциональная доступность могут помешать развитию его сына. Он признает, что логика и воображение не могут функционировать друг без друга.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«Смерть уносит матерей и дядюшек в мир иной, а их дети и скрипки остаются на земле…» См. в тексте (Текст истории)
Наивно-поэтическое понимание смерти Сережей запечатлено в чеховских образах. Он не считает смерть окончательной; скорее, он представляет смерть как перенос близких с земли на «небо рядом со звездами».
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
“(“Умный я учитель!” – подумал он.)…” См. в тексте (Текст истории)
В этом междометии в скобках, в отличие от других, используется ирония. Евгений пытается отучить сына от курения, несмотря на то, что сам курит. Евгений признает, что его логика иррациональна, и шутит про себя, какой он умный.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
“”Папа, а из чего сделана жевательная резинка?”…” См. в тексте (Текст истории)
Это юношеское вступление Сережи резко контрастирует с уроком отца.
Евгений не балуется неуместными расспросами сына, а вместо этого продолжает преподать ему урок о вреде курения. Как подготовленный прокурор, Евгений привык спорить и говорить за других. У него нет времени развлекать своего сына.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
“(“Я не то говорю! — подумал Евгений Петрович.)…” См. в тексте (Текст истории)
Это первый экземпляр междометия в круглых скобках. Федор Достоевский, литературный предшественник Чехова, был одним из первых авторов, использовавших вводные междометия. Например, в повести Достоевского «Записки из подполья» (1864) автор ставит скобки, чтобы обратиться непосредственно к читателю. Аналогичный эффект в рассказе Чехова имеют внутренние монологи, некоторые из которых заключены в скобки.
Они оставляют место для отступлений и отступлений, которые позволяют читателю заглянуть во внутренний диалог разума персонажа.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«Это был ребенок, о поле которого можно было догадаться только по его одежде: слабенький, бледнолицый и хрупкий…» См. в тексте (Текст истории)
Это описание обыгрывает образ мальчика в образе райского девственного херувима. Все эти дескрипторы ассоциируют мальчика с чистотой и хрупкостью. Все в нем мягкое, вплоть до бархата на куртке. Его даже сравнивают с «тепличным растением», которое требует определенных тепличных условий для выживания. Используя это сравнение, Чехов предполагает, что Сережа нуждается в питательной среде, чтобы процветать.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
“мечты.
..” См. в тексте (Текст истории)
Слово «грезы» является синонимом «мечты наяву». Этот отрывок предполагает дихотомию мышления двух главных героев. Нервный ритм, слышимый над головой, резко контрастирует с убаюкивающими, монотонными, сказочными гаммами фортепиано. Возможно, эти два противоположных звука отражают логику отца вопреки живому воображению сына.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«Было между восемью и девятью часами вечера…» См. в тексте (Текст истории)
На протяжении всего этого отрывка Евгений описывает свое окружение в цифрах: между восемью и девятью часами вечера; на втором этаже в четыре руки играют на пианино; а в детской, через две комнаты, говорят гувернантка и Сережа.
Среди других примечательных случаев использования чисел в истории — возраст Сережи и то, как Евгений, глядя на рисунок своего сына, сравнивает форму штыка с цифрой четыре. Взаимодействие чисел на протяжении всей истории демонстрирует упорядоченный образ мыслей Евгения. Из-за своей профессии Евгений целыми днями думает «в одном направлении». Даже после того, как он покинул зал суда, он не может не описать свою домашнюю обстановку в этих структурированных числовых терминах.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«Живой организм обладает способностью быстро приспосабливаться, привыкать и привыкать к какой бы то ни было атмосфере, иначе человек должен был бы ежеминутно ощущать, какая иррациональная основа часто лежит в основе его разумной деятельности и как мало установленной истины и уверенность есть даже в такой ответственной и такой ужасной по своим последствиям работе, как работа учителя, юриста, писателя.
..» См. в тексте (Текст истории)
Евгений объясняет это человеческое состояние, используя сухую, научную речь. Он описывает людей как «живые организмы» и использует фразы «иррациональный», «рациональный», «истина» и «уверенность». Многоточие в конце этой фразы также указывает на то, что это одна из его блуждающих внутренних мыслей. Евгений склонен теряться в своих извилистых мыслительных процессах.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
«Даже очень умные люди не гнушались вести войну с пороком, которого они не понимали…» См. в тексте (Текст истории)
Глагол «to scruple» означает нерешительность сделать что-то, что, по мнению человека, может быть аморальным.
Здесь Евгений проводит различие между теми, кто борется с тем, чего не понимает, и теми, кто принимает то, чего не понимает. В начале рассказа Евгений ведет себя так же, как директор школы; он не может смириться с тем, что его сын начал курить. Однако по мере развития сюжета он смиряется с тем, что не всегда может контролировать других. Как прокурору, постоянно выступающему в защиту своих подзащитных, ему трудно принять это осознание.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
“Сережа…” См. в тексте (Текст истории)
Имя Серёжа (Серёжа) является уменьшительной формой общеупотребительного русского имени «Сергей» (Сергей). Евгений называет сына этим уменьшительно-ласкательным ласкательным именем, что указывает на неформальность и близость их отношений.
Однако позже по сюжету, когда Евгений пытается наказать сына за его поведение, он называет сына по имени собственному, включая отчество Сеежи («Сергей Евгеныч»), чтобы утвердить свою власть.
Тесс, Совиный посох
Подпишитесь, чтобы разблокировать »
Страницы анализа
Дом (Антон Чехов) – ArtBeat
КТО-ТО пришел от Григорьевых за книгой, но я сказал, что тебя нет дома. Почтальон принес газету и два письма. Между прочим, Евгений Петрович, я хотел бы попросить вас поговорить с Сережей. Сегодня и позавчера я заметил, что он курит. Когда я начал увещевать его, он, как обычно, заткнул уши пальцами и громко запел, чтобы заглушить мой голос».
Евгений Петрович Быковский, прокурор окружного суда, только что вернувшийся с заседания и снимавший у себя в кабинете перчатки, смотрел на докладывавшую гувернантку и смеялся.
— Сережа курит… — сказал он, пожимая плечами.
«Я могу представить себе маленького херувима с сигаретой во рту! А сколько ему лет?
«Семь. Вы думаете, что это неважно, но в его возрасте курение — дурная и пагубная привычка, и дурные привычки надо искоренять в начале».
«Совершенно верно. И где он берет табак?
«Он берет его из ящика вашего стола».
«Да? В таком случае пришлите его ко мне.
Когда гувернантка ушла, Быковский сел в кресло перед письменным столом, закрыл глаза и задумался. Он представил себе своего Сережу с огромной, в аршин длиной, сигарой, среди клубов табачного дыма, и эта карикатура заставила его улыбнуться; в то же время серьезное, встревоженное лицо гувернантки вызывало воспоминания о давно минувших, полузабытых временах, когда курение возбуждало в его учителях и родителях странный, не вполне внятный ужас. Это действительно был ужас. Детей беспощадно пороли и выгоняли из школы, а жизнь их отравляла курением, хотя ни один учитель или отец точно не знал, в чем вред или греховность курения.
Даже очень умные люди не гнушались воевать с пороком, которого не понимали. Евгений Петрович вспомнил директора гимназии, очень культурного и добродушного старика, который, найдя гимназиста с сигаретой во рту, так ужаснулся, что тот побледнел, немедленно вызвал чрезвычайную комиссию. учителей и приговорил грешника к изгнанию. Вероятно, это был закон общественной жизни: чем меньше зло понимали, тем яростнее и грубее на него нападали.
Прокурор вспомнил двух-трех исключенных мальчиков и их последующую жизнь и не мог не думать о том, что очень часто наказание причиняло гораздо больший вред, чем само преступление. Живой организм обладает способностью быстро приспосабливаться, привыкать и привыкать к какой бы то ни было атмосфере, иначе человек должен был бы ежеминутно ощущать, какая иррациональная основа часто лежит в основе его разумной деятельности и как мало установленной истины и достоверности. есть даже в работе столь ответственной и такой ужасной по своим последствиям, как работа учителя, юриста, писателя.
..
И стали блуждать в голове Евгения Петровича такие светлые и рассудительные мысли, которые посещают мозг только тогда, когда он утомлен и отдыхает; неизвестно, откуда и почему они приходят, они недолго остаются в уме, а как бы скользят по его поверхности, не погружаясь глубоко в него. Людям, вынужденным целыми часами и даже днями по рутине думать в одном направлении, такое свободное частное мышление доставляет своего рода утешение, приятное утешение.
Было между восемью и девятью часами вечера. Наверху, на втором этаже, кто-то ходил взад-вперед, а этажом выше четыре руки играли на гамме. Шагание человека наверху, который, судя по его нервной походке, думал о чем-то беспокоящем или страдал от зубной боли, и однообразные гаммы придавали вечерней тишине сонливость, располагавшую к ленивым мечтаниям. В детской, через две комнаты, разговаривали гувернантка и Сережа.
«Па-па приехал!» колядовал ребенок. «Папа пришел ко мне. Па! Па! Па!»
«Votre pere vous appelle, allez vite!» — крикнула гувернантка, пронзительно, как испуганная птица.
— Я говорю с тобой!
«А что мне ему сказать?» — недоумевал Евгений Петрович.
Но не успел он ни о чем подумать, как в кабинет вошел его сын Сережа, семилетний мальчик.
Это был ребенок, о поле которого можно было догадаться только по его одежде: слабенький, бледнолицый и хрупкий. Он был вялый, как тепличное растение, и все в нем казалось необыкновенно мягким и нежным: его движения, его вьющиеся волосы, выражение его глаз, его бархатная куртка.
«Добрый вечер, папа!» — сказал он тихим голосом, взбираясь на колени к отцу и быстро целуя его в шею. — Ты послал за мной?
— Извините, Сергей Евгеныч, — ответил прокурор, снимая его с колена. «Прежде чем целоваться, надо поговорить, и серьезно поговорить… Я на тебя сержусь и не люблю тебя больше. Говорю тебе, мой мальчик, я тебя не люблю, и ты мне не сын…
Сережа пристально посмотрел на отца, потом перевел взгляд на стол и пожал плечами.
«Что я тебе сделал?» — спросил он в недоумении, моргая.
— Я весь день не был в твоем кабинете и ни к чему не прикасался.
«Наталья Семеновна только что жаловалась мне, что вы курите. … Это правда? Вы курили?
«Да, курил один раз…. Это правда….”
— Вот видите, вы тоже лжете, — сказал прокурор, нахмурившись, чтобы скрыть улыбку. — Наталья Семеновна два раза видела, как вы курили. Итак, вы видите, что вас уличили в трех проступках: курении, взятии чужого табака и лжи. Три ошибки».
— О да, — вспомнил Сережа, и глаза его улыбнулись. «Это правда, это правда; Я курил два раза: сегодня и накануне».
«Значит, это было не один раз, а дважды. … Я очень, очень вами недоволен! Раньше ты был хорошим мальчиком, а теперь я вижу, что ты избалован и стал плохим».
Евгений Петрович погладил Сережу воротничок и подумал:
“Что я ему еще скажу!”
— Да, это неправильно, — продолжил он. — Я не ожидал этого от тебя. Во-первых, вы не должны брать табак, который вам не принадлежит. Каждый человек имеет право пользоваться только своей собственностью; если он берет чужое.
.. он плохой человек!» («Я не то говорю!» — подумал Евгений Петрович.) «Например, у Натальи Семеновны ящик с одеждой. Это ее ящик, и мы, то есть мы с тобой, не смеем его трогать, так как он не наш. Это верно, не так ли? У вас есть игрушечные лошадки и картинки. … Я не беру их, не так ли? Может быть, я и хотел бы их взять, но… они не мои, а твои!
«Бери, если хочешь!» — сказал Сережа, подняв брови. «Пожалуйста, не медлите, папа, возьмите их! Та желтая собака на твоем столе моя, но я не возражаю… Пусть остается».
— Вы меня не понимаете, — сказал Быковский. «Вы дали мне собаку, теперь она моя, и я могу делать с ней все, что захочу; но я не дал вам табак! Табак мой». («Я не правильно объясняю! — подумал прокурор. — Это неправильно! Совсем неправильно!») «Если я хочу курить чужой табак, я должен прежде всего спросить у него позволения…»
Томно переплетая одну фразу с другой и подражая языку детской, Быковский пытался объяснить сыну, что такое собственность. Сережа посмотрел на свою грудь и внимательно прислушался (он любил по вечерам поговорить с отцом), потом облокотился на край стола и стал щуриться близорукими глазами на бумаги и на чернильницу.
Взгляд его блуждал по столу и остановился на бутылочке с жвачкой.
«Папа, из чего делают жвачку?» — спросил он вдруг, поднося бутылку к глазам.
Быковский взял у него из рук бутылку, поставил ее на место и продолжал:
— Во-вторых, ты куришь. . . . Это очень плохо. Хотя я курю, из этого не следует, что вы можете. Я курю и знаю, что это глупо, я виню себя и не люблю себя за это» («Умный я учитель!» — подумал он.) «Табак очень вреден для здоровья, и кто курит, тот раньше умирает. чем он должен. Мальчикам вроде тебя особенно вредно курить. Грудь у вас слабая, вы еще не набрали полную силу, а курение приводит к чахотке и другим болезням у слабых людей. Дядя Игнат умер от чахотки, знаете ли. Если бы он не курил, может быть, дожил бы до сих пор».
Сережа задумчиво посмотрел на лампу, потрогал пальцем абажур и вздохнул.
«Дядя Игнат великолепно играл на скрипке!» он сказал. — Его скрипка теперь у Григорьевых.
Сережа снова облокотился на край стола и задумался.
На его белом лице было застывшее выражение, как будто он прислушивался или следил за ходом своей собственной мысли; страдание и что-то вроде страха появилось в его больших пристальных глазах. Он, вероятно, думал теперь о смерти, которая так недавно унесла его мать и дядю Игната. Смерть уносит матерей и дядюшек в мир иной, а их дети и скрипки остаются на земле. Мертвые живут где-то на небе рядом со звездами и смотрят оттуда на землю. Смогут ли они выдержать разлуку?
«Что мне ему сказать?» подумал Евгений Петрович. «Он меня не слушает. Очевидно, он не считает серьезными ни свои проступки, ни мои доводы. Как мне отвезти его домой?»
Прокурор встал и прошелся по кабинету.
«Раньше, в мое время, эти вопросы решались очень просто, — подумал он. «Каждого мальчишку, пойманного за курением, избивали. Трусливые и малодушные действительно бросили курить, а те, кто был несколько смелее и умнее, после порки стали носить табак в голенищах сапог и курить в амбаре. Когда их ловили в амбаре и снова били, они уходили курить к реке.
. . и так далее, пока мальчик не вырос. Мама давала мне деньги и сладости, чтобы я не курил. Сейчас этот метод считается бесполезным и аморальным. Современный учитель, опираясь на логику, старается сформировать у ребенка хорошие принципы не из страха, не из желания отличия или награды, а сознательно».
Пока ходил, думал, Сережа влез ногами на стул боком к столу и стал рисовать. Чтобы он не испортил официальной бумаги и не притронулся к чернилам, на столе вместе с синим карандашом лежала кучка половинок, специально для него вырезанных.
— Кухарка сегодня капусту резала и палец порезала, — сказал он, рисуя домик и двигая бровями. «Она так закричала, что мы все испугались и побежали на кухню. Тупая штука! Наталья Семеновна велела ей окунуть палец в холодную воду, а она сосала это. . . И как она могла засунуть в рот грязный палец! Это не прилично, знаешь ли, папа!
Затем он стал рассказывать, как, пока они обедали, во двор вышел мужчина с шарманкой и маленькая девочка, которая танцевала и пела под музыку.
«У него свой ход мыслей!» подумал прокурор. «У него в голове свой мирок, и у него свои представления о важном и неважном. Чтобы завладеть его вниманием, недостаточно подражать его языку, нужно еще уметь мыслить так, как он. Он бы прекрасно меня понял, если бы я действительно сожалел о потере табака, если бы я чувствовал себя обиженным и плакал. . . . Поэтому никто не может заменить мать в воспитании ребенка, потому что она может чувствовать, плакать и смеяться вместе с ребенком. С помощью логики и морали ничего не поделаешь. Что я ему еще скажу? Что?”
И показалось Евгению Петровичу странным и нелепым, что он, опытный адвокат, потративший полжизни на то, чтобы заставить людей замолчать, предупредить то, что они должны были сказать, и наказать их, совершенно растерялся и сделал не знаю, что сказать мальчику.
«Я говорю, дай мне честное слово, что ты больше не будешь курить», — сказал он.
«Честное слово!» — пропел Сережа, сильно нажимая на карандаш и склоняясь над рисунком.
«Честное слово!»
«Знает ли он, что такое честное слово?» — спрашивал себя Быковский. «Нет, я плохой учитель нравственности! Если бы какой-нибудь школьный учитель или кто-нибудь из наших товарищей по закону мог заглянуть мне в голову в эту минуту, он бы назвал меня бедной палкой и, вероятно, заподозрил бы меня в ненужной тонкости. . . . Но в школе и в суде, конечно, все эти жалкие вопросы решаются гораздо проще, чем дома; здесь приходится иметь дело с людьми, которых любишь сверх всего, а любовь требовательна и усложняет вопрос. Если бы этот мальчик был не моим сыном, а моим воспитанником или подсудимым, я бы не был таким трусливым, и мои мысли не носились бы повсюду!»
Евгений Петрович сел к столу и пододвинул к себе один из Серёжиных рисунков. В нем был дом с кривой крышей, и дым, который шел из трубы, как вспышка молнии, зигзагами до самого края бумаги; возле дома стоял солдат с точками вместо глаз и штыком, похожим на цифру 4.
«Человек не может быть выше дома», — сказал прокурор.
Сережа встал на колено и некоторое время двигался, чтобы устроиться поудобнее.
«Нет, папа!» — сказал он, глядя на свой рисунок. «Если бы вы нарисовали солдата маленьким, вы бы не увидели его глаз».
Должен ли он спорить с ним? Ежедневно наблюдая за своим сыном, прокурор убедился, что у детей, как и у дикарей, есть свои, свойственные им художественные взгляды и требования, непонятные взрослым людям. Если бы за ним внимательно наблюдали, Сережа мог бы показаться взрослому человеку ненормальным. Он считал возможным и разумным рисовать людей выше домов и изображать карандашом не только предметы, но и свои ощущения. Так он изображал звуки оркестра в виде дыма, как шарообразные пятна, свисток в виде спиралевидной нити. … По его мнению, звук был тесно связан с формой и цветом, так что, когда он рисовал буквы, он неизменно рисовал букву L желтой, M красной, A черной и так далее.
Бросив рисунок, Сережа еще раз поерзал, принял удобную позу и занялся папиной бородой.
Сначала тщательно разгладил, потом разделил на пробор и стал расчесывать в виде бакенбардов.
— Теперь ты как Иван Степанович, — сказал он, — а через минуту будешь как наш дворник. Папа, а почему носильщики стоят у дверей? Это для того, чтобы воры не проникли внутрь?
Прокурор чувствовал дыхание ребенка на своем лице, он беспрестанно касался щекой своих волос, а на душе было теплое мягкое чувство, такое мягкое, как будто не только руки, а вся душа лежала на бархате куртки Сережи.
Он посмотрел в большие темные глаза мальчика, и ему показалось, что из этих широких зрачков на него смотрят его мать и жена и все, что он когда-либо любил.
«Подумать только о том, чтобы поколотить его…» — размышлял он. — Хорошая задача — придумать ему наказание! Как мы можем взяться за воспитание молодежи? В старину люди были проще и меньше думали, а потому смело решали проблемы. Но мы слишком много думаем, нас съедает логика… Чем более развит человек, чем больше он размышляет и предается тонкостям, тем нерешительнее и щепетильнее он становится, тем больше робости проявляет в действиях.
Сколько мужества и самоуверенности нужно, чтобы вглядеться в нее, взяться учить, судить, писать толстую книгу…»
Пробило десять.
«Пойдем, мальчик, пора спать», — сказал прокурор. — Скажи спокойной ночи и уходи.
— Нет, папа, — сказал Сережа, — я еще немного побуду. Скажи мне что-нибудь! Расскажи мне сказку…»
«Хорошо, только после сказки сразу ложись спать».
Евгений Петрович в свободные вечера имел обыкновение рассказывать Сереже сказки. Как и большинство людей, занятых практическими делами, он не знал наизусть ни одного стихотворения, не мог вспомнить ни одной сказки, поэтому ему приходилось импровизировать. Начинал он, как правило, с шаблонного: «В такой-то стране, в таком-то королевстве», потом нагромождал всякой невинной чепухи и понятия не имел, рассказывая вначале, как пойдет история, и чем она закончится. конец. Сцены, характеры и ситуации брались наугад, экспромтом, а сюжет и мораль рождались как бы сами собой, без всякого плана со стороны рассказчика.
Сережа очень любил эту импровизацию, и прокурор замечал, что чем проще и незатейливее сюжет, тем сильнее он производил впечатление на ребенка.
— Слушай, — сказал он, подняв глаза к потолку. «Давным-давно, в одной стране, в одном королевстве жил-был старый, очень старый император с длинной седой бородой и… и с такими большими седыми усами. Так вот, он жил в стеклянном дворце, который сверкал и блестел на солнце, как огромный кусок чистого льда. Дворец, мой мальчик, стоял в огромном саду, в котором, знаете ли, росли апельсины. . . бергамоты, вишня. . . в нем цвели тюльпаны, розы и ландыши, и пели там разноцветные птицы… Да,… На деревьях висели стеклянные колокольчики, и, когда дул ветер, они так сладко звенели, что никто никогда не уставал слушать их. Стекло дает более мягкую, нежную ноту, чем металлы. . . . Что дальше? В саду были фонтаны…. Помнишь, ты видел фонтан на даче тети Сони? Ну, в императорском саду были такие же фонтаны, только намного больше, и струи воды доставали до вершины самого высокого тополя.
Евгений Петрович задумался и продолжал:
— У старого государя был единственный сын и наследник царства — мальчик такой же маленький, как ты. Он был хорошим мальчиком. Он никогда не шалил, рано ложился спать, ничего не трогал на столе и вообще был рассудительным мальчиком. У него был только один недостаток, он курил…»
Сережа внимательно слушал и не мигая смотрел в глаза отцу. Прокурор продолжал, думая: «Что дальше?» Он наплел длинную чепуху и закончил так:
«Сын императора заболел чахоткой от курения и умер в возрасте двадцати лет. Его немощный и больной старый отец остался без помощника. Некому было управлять королевством и защищать дворец. Пришли враги, убили старика и разрушили дворец, и теперь нет в саду ни вишен, ни птиц, ни колокольчиков… Вот что случилось».
Этот конец показался Евгению Петровичу нелепостью и наивностью, но вся история произвела на Сережу сильное впечатление. Опять глаза его затуманились скорбью и чем-то вроде страха; с минуту он задумчиво смотрел в темное окно, вздрогнул и сказал сиплым голосом:0007
«Я больше не буду курить… .
»
Когда он попрощался и ушел, его отец ходил взад и вперед по комнате и улыбался про себя.
«Мне сказали бы, что это влияние красоты, художественной формы», — размышлял он. «Может быть, это и так, но это не утешение. Все-таки это не тот путь… Почему нравственность и истина никогда не должны предлагаться в грубом виде, а только с украшениями, подслащенными и позолоченными, как пилюли? Это ненормально. . . . Это фальсификация. . . обман… уловки . . ..»
Он думал о присяжных, перед которыми совершенно необходимо было произнести «речь», о широкой публике, впитывающей историю только из легенд и исторических романов, и о себе, и о том, как он почерпнул понимание жизни не из проповедей и законов, а из басен, романов, стихов.
«Лекарство должно быть сладким, правда прекрасным, а эта глупая привычка у человека со времен Адама. . . впрочем, может быть, все это естественно и должно быть так. . . . В природе существует множество обманов и заблуждений, которые служат определенной цели».